Поцелуи на ветру. Повести - Иван Уханов

Чай был густым и ароматным, словно бы в нем растворились запахи всех цветов и трав леса. Пили неспеша, прикусывая кусочками колотого сахара, вдыхая ядреный, к вечеру остро и пахуче повлажневший сосновый воздух. Полному нашему благополучию мешали лишь комары. То и дело приходилось охлестывать себя ладонями. Старика они не трогали или он их не признавал. Жалеючи нас, Семен Емельянович принес со двора большой жестяной короб, на закопченном дне которого валялись щепки.

– Немножко подымим, не то зажалят они вас, охальники, – сказал он и развел костерок.

Мы сидели за столом и смотрели на огонь, живой цвет его тревожно сочетался с гневной красотой закатного неба. Молчать было хорошо, но неловко. Рядом, в отблесках пламени, недвижно-каменно сидел лесной человек, не сказочный, а как бы взаправдашний седой Берендей, жизнь которого вобрала тысячи интересных, страшных, невероятных историй, случаев, лесных легенд…

– Не страшно вам здесь одному жить, Семен Емельянович? – спросил я, чтобы не молчать.

– Разве ж я один? – неохотно заговорил старик. – День и ночь идут и едут. Кто явью, кто тайком… Грибники, охотники, ягодники – много тут разного люда шастает. Поспевай приглядывать.

– Укараулить-то трудно всех, а?

– Лесник – не сторож, – суховато ответил старик. – Он людьми силен. Сумеешь с ними поладить – друзья, помощники твои. Не сумеешь – нагорюешься…

Старик замолчал, словно не желая тратить время на долгий разговор, который нужен только для пустой потехи, для услады моего праздного любопытства. Уловив это настроение деда, Светлана решила наполнить нашу беседу серьезным содержанием.

– Понимаете, Андрей?.. Лесник – это хозяин леса… Он еще и организатор. От людей, от пожаров, от всяких болезней и вредителей – от всего он должен лес защищать. Гонять воров и браконьеров. Быть бухгалтером и экономистом. Процент приживаемости саженцев, санитарное состояние, качество рубки… Все на нем. Понимаете, лес – не склад ценностей, повесил замок и ушел. Тут все живое, все в движении: и деревья, и вода, и птицы, и звери…

– Погоди-ка, внучка. Он что, корреспондент? – Старик сумрачно взглянул мне в лицо. – Чегой-то взялась ему толковать?

– Нет, он дорожный строитель, мосты и дороги ведет, – пояснила Светлана.

– Ага. Это хорошо. – Старик впервые, кажется, вдруг с интересом посмотрел на меня. – Хорошо это… Не нам ли мост приехал запроектировать?

– Нет. Он просто… отдыхающий. А мосты он там у себя в области строит, – опасаясь почему-то за благополучие нашей беседы, ответила за меня Светлана.

– Это где ж у себя? А мы-то, не в нашей ли области живем? Мы-то разве ж другое государство? – Старик сердито уставился на внучку.

Та не нашлась, что ответить, и перевела взгляд на меня. Она гордилась дедом и хотела, чтобы и мне он понравился, чтобы разговор меж нами был добрый, подружил нас.

– Я работаю в областном дорожно-строительном управлении, а этот лес на территории Бузулукского района, значит, мост должен строить районный ДСУ – дорожно-строительный участок, – начал я толковать старику.

– Про это мы давно слыхали, кто да что должен, – прервал меня Семен Емельянович, потеряв ко мне вспыхнувший было интерес. – Каждый только и норовит за бумагу спрятаться.

Взглянув на дремотно клюющую носом Анастасию Семеновну, он скучно сказал:

– Однако спать пора. Настя, ты похлопочи, где кого положить. Моя постель на веранде, молодых надо в избу, чтоб от комарья подальше.

Анастасия Семеновна с дочерью живо убрали со стола посуду, оставшимся в чайнике кипятком помыли ее, насухо вытерли полотенцем. Тем временем я насобирал сухого валежника, измельчил и подбросил в костер. Старик с молчаливым неодобрением посмотрел на заплясавшее с новой силой пламя, потом на меня, суля мне свою упорную необщительность и неприязнь. Светлана подошла к нему и, как котенок, стала тереться щекой о его плечо.

– Дедушка, мы чуточку посидим? Спать нисколечко не охота.

– Дело ваше молодое. Только завтра, глядите, чуть свет разбужу, – примирительно погрозил старик и ушел в избу.

У костра остались сидеть на скамеечке Анастасия Семеновна, Светлана и я. Старая женщина позевывала, зябко оглядываясь на густо обступившую нас тяжелую лесную темень. Из бора доносились дикое завывание филина, нежные рыдания иволги. На свет костра из темноты вылетали, суетясь и танцуя, белые, похожие на крупные снежинки бабочки-мотыльки. Они слепо стукались о нас и падали в огонь.

Ко мне неслышно подошла собака, внимательно обнюхала и отошла к конуре.

– А и вправду жутковато тут, ежли одному-то, – поежилась Анастасия Семеновна. – Это сейчас – лето. А зимой каково, в метельную ночь? Осенью – при дожде и грязюке – тоже… Нет, никакая зарплата не удержит тут человека, окромя привычки да любви…

– Ужель совсем один он здесь, на кордоне? – подивился я.

– Помощничек имеется. Молодой лесник, парнишка после техникума. Стажируется. Живет в Челюкине, недалеко тут деревенька, дворов сорок. Сюда на мотоцикле ездит. – Анастасия Семеновна шумно зевнула и тяжело поднялась со скамейки. – Угли-то опосля водой залейте… Я вам, Андрей Васильевич, в горнице постелила. А ты, Цветочка, со мной в теплушке, на маминой кровати поспишь. Да и, вправду, особливо не засиживайтесь, завтра на зорьке вставать.

Прихрамывая, Анастасия Семеновна взошла на крыльцо и, перед тем как скрыться за дверью, негромко, сторожко прикрикнула:

– Цветочка, ты у меня гляди!

– Я скоро, мам, – поспешно откликнулась Светлана и отошла от скамейки, от меня к костру, ради которого она будто бы и решила задержаться на поляне под звездным куполом низкого лесного неба. – Вот костерок догорит и…

Взяв прутик, она подцепляла им мелкие хворостинки и кидала их в огонь. На фоне костра вырезался профиль ее фигуры и лица. Белыми ромашковыми лепестками над огнем, в плясовой толкотне неистовствовали бабочки-мотыльки, сталкиваясь, падали на белую кофточку Светланы, в бездымное пламя костра.

– Вот глупышки, – пожалела насекомых девушка. – Ведь знают, что сгорят, а летят, однако…

– Ничего они не знают. Это бабочки-однодневки. Нынче родились, нынче и померли. Никакого опыта жизни.

– А зачем им этот опыт? – повернув ко мне алое, озаренное снизу лицо, задумчиво сказала Светлана.

– Всякая бессмыслица неприятна… Вот жизнь человека – тоже ведь мгновение в масштабе Вселенной. Но мы… учимся, работаем, чего-то добиваемся, опыт стараемся приобрести, чтобы не ушибаться, не ошибаться, не обжигаться… Хотя, как и эти бабочки, летим на красивый огонь… Особенно в любви…

– У кого такая красивая, огневая любовь, тот разнесчастный, завсегда с пустыми руками остается. – Светлана подошла, села на скамейку почти рядом со мной и, глядя на костер, с неестественным, каким-то заемным разочарованием продолжала: – Это и в жизни видишь, и в кино, и в книгах, которые про любовь. Завсегда она горько кончается… Вот даже у вас.

– Света, давайте перейдем на «ты»?

– Давайте, я уже предлагала… – небрежно сказала она, лишь на секунду повернувшись ко мне лицом.

Я заметил, что, разговаривая со мной, она не смотрела на меня, бросала слова в темноту, словно ей было безразлично, слышу я их или нет. Возможно, таким образом, она вымещала на мне обиду за то, что я неуклюже беседовал с ее дедом, никак не отозвался о нем, не оценил его. Но ведь он и не нуждался во мне. И Светлане я тоже, кажется, был безразличен в этой своей роли ходячего праведника: возраст, внешность и прочие мои данные при сложившихся между нами взаимоотношениях не имели никакого значения – будь я юным красавцем или лысым дядей, все равно оставался бы для нее нейтральным человеком. И этот нейтралитет, который я из лучших побуждений занял по отношению к девушке, эта не подающая признаков жизни моя добродетель все более обременяли меня, принуждали стеречь, сковывать искренние свои порывы и желания. Любуясь Светланой, я созерцал ее словно бы через стекло, которое сам поставил между нами. Она тоже, мне казалось, тяготилась условной обязанностью видеть во мне парня, с кем не нужно быть настороже, который по какому-то негласному, навязанному себе самому обету начисто лишил себя мужского права и желания видеть в ней женщину. Хотелось растолкать все условности и пробиться – пусть даже через ссору – к сердечному, сокровенному в Светланиной жизни.

– Ну и как же надо любить, чтобы не остаться с пустыми руками? – с улыбкой подколол я девушку и положил ладонь на ее плечо.

– Не знаю, – ответила она серьезно, не принимая моего язвительно-шутливого тона. В красном сумраке лучисто мерцали ее тревожные глаза. – Плохо, если любовь после себя оставляет пустоту.

– Где, кому оставляет?

– В нашей жизни… вот в этом мире, где живут люди. – Светлана протянула вперед руки, словно обняла ими пустоту.